Форум » Другие проекты » МРР » Ответить
МРР
Rosomah: Для выкладок рабочих материалов.
Ответов - 8
Rosomah: МРР - Синопсис 7500 знаков на серию Серия 1. Столкновение миров. Карта Восточного полушария конца 15 века. Камера медленно опускается. Понемногу появляются звуки: лязг оружия, обравок восточной песни, треск пожара, пушечный гром, латинский хорал, под конец - плеск волн и скрип снастей. Текст, голосом и субтитрами: "Наш мир. Таким он был в конце пятнадцатого века. Великолепным и отвратительным. Возвышенным и низким. Уютным и полным опасностей. Но каким бы он ни был - он стал колыбелью человечества, его первым домом во вселенной. Однако пришло время дерзать, и оставить колыбель." Две каравеллы идут через Океан. Скрип усталых корпусов. Высокая корма. Кресты святого Якова на парусах. Мачта. Указующая рука. "Земля!" Правда, земля. Каравеллы идут к дикому пляжу, над белизной которого видна только шапка тропической зелени. Все смотрят на долгожданную землю. А камера ползет вниз, туда, где мимо борта, никем не замеченный, проходит выкрашенный желтыми и черными полосами бакен. Скрип, удар. "Санта-Мария" кренится на борт. Суматоха. Колумб в трюме: хлюпает вода, сочится через борт, наскоро заколоченный досками и законопаченный старыми парусами. Обратно на этом корабле не пойдешь. Остается малютка "Нинья". Объявление адмирала экипажу - на новой земле из корпуса Санта-Марии будет построен форт. В котором останется гарнизон - все, кто не рискнет плыть обратно на маленькой "Нинье"... Вид побережья Эспаньолы. Бухта. Один корабль в бухте, второй, побольше, вытащен на берег.. Титры: "колония Ла Навидад, декабрь 1492 года, основание". Матросы резвятся, охотятся на дичь, явно непуганую: человека не боятся. Наполняют бочки с водой. Мясо свежуют, солят и коптят впрок. Колумб - картинная сцена, люди словно позируют, да так оно и есть - втыкает испанский флаг, и объявляет эту благословлённую богом землю собственностью кастильской короны. Отправляются экспедиции для картографирования. Колумб говорит, что здесь они на две недели, отъедаться и исследовать. Камера - на истоптанный песок. Среди отпечатков ног людей - случайно не затертый босой отпечаток вовсе не человеческой ноги. Шире, короче. И две пятки, одна за другой! Но вот поверх встает нога в грубом матроссом ботинке: тащат бочонок с водой. Хорошая вода, сладкая! Колумб возбужден, говорит свите, что нужно срочно найти кого-нибудь из местных жителей, спросить, далеко ли до владений богдыхана. И лучше всего - уговорить кого-нибудь из местных отправиться в Испанию. Один из спутников: - Уговорим, адмирал, - и, крупно: рука, стиснувшая рукоять рапиры. Лагерь на берегу. Костры - скорей для света, чем для тепла. Ну и для жаркого! На вертелах - кролики, птица... В круг света вносят бочонок - и не с водой. - В честь успеха адмирал разрешил по глотку вина! Выходит больше, чем по глотку. Блики играют на лицах - веселых, оттого что дело сделано, и теперь домой, задумчивых - эти помнят про обратный путь или считают, сколько им достанется из королевской награды. Часовой завистливо смотрит на товарищей. К нему подходит лейтенант, велит смотреть в сторону леса. - Тебе оставят твою порцию, Яго. За спиной лейтенанта в сторону лагеря движется тень. Колумбу не спится, и он обходит костры. Несколько слов - и угрюмые лица расправляются. - Мы открыли Китай, и короли не поскупятся, - говорит адмирал у одного костра. - Сюда дошли - а потеряли только трусов. И обратно выберемся, - у другого. - Вода есть, мясо засолим... - и под нос. - Вот только где туземцы? Вот и шатер. Рука отбрасывает ткань... Неровный свет масляной лампы, на земле огромная извивающаяся гусеница, мычит - это связанный часовой. И черная мохнатая тень, ковыряющаяся в замке ларца с картами! Крик адмирала совпадает с движением тени наружу. Тень - а в свете факелов это именно тень - полуослепленная, убегает, тычется в людей, который не успевают схватить - от неожиданности. Но вот испанец, не растерявшись, сбивает пришельца с ног. Подбегают еще. Круг, плотный круг. Факелы. В середине круга припала к земле уже никакая не тень - существо размером с очень большую собаку. Мощная лобастая голова, полукруглые уши по сторонам - и длинная шерсть, темная везде, кроме шлеи по бокам. Спина - горбатым мостом, как у злого кота. Одна - рука? - упирается в землю. Из горла рвется низкий, утробный звук - средний между рычанием и мурлыканием. И только тут - запоздалый сигнал тревоги. Горн... Лейтенант досадливо сплевывает на песок. Поворачивается к ночному гостю, начинает говорить - медленно, убедительно. Обычное, чем зверям зубы заговаривают: "хороший, хороший"... Но косится на нож. Зверь, для испанца вообще ни на что не похожий, медленно убирает оружие в ножны на поясе. Становится заметно, что пояс поддерживает нечто вроде шотландского килта из черных кожаных полос, переплетенных друг с другом. Из под килта - хвост, пушистый. Хвост нервно колотит по земле. Снова вид на толпу, лейтенант продолжает свою мантру: "хороший, добрый, сытый..." А сзади шевеление. Которого зверь не слышит, он полностью погружен в человеческую речь. Вот он начитает тихонько урчать в ответ, чуть приподнимается на задние лапы, выставив вперед ладони передних. Видно, что поза ему неудобна, неустойчива... А сзади летить сеть, а руки не успевают к ножу - на него уже бросились. Попался! Теперь остались лишь укусы, верней, тщетные попытки укусить. - Я волков вязал, - сообщает зверю один из солдат, - дома, в Эстремадуре. И тебя свяжем. Поедешь к католическим королям, они диковинки любят. Зверь рычит. Крупно - клыки, хищные зубы. И - на затоптанной земле, крупно - впечанные в песок отмычки и нож. Испанцы совещаются. Зверь с ножом — странно, но ничего особенного. Колумб чуть обеспокоен, но... - Человек опасней любого зверя, - объясняют вояки, - вот если бы мавры... А эти - даже хорошо. Надо же, ножи! Впрочем, если б у собак были такие же руки, я б своему песику нож дал. А отмычки видел только адмирал. И теперь уже не уверен, что видел. Днем все иначе. Днем громко стучат топоры. Мимо клетки со странным зверем носят заостренные колья. Растет форт. Поселение, которое назовут в честь великой королевы - Изабелла. А потом Солнце склонится к закату, тени снова станут длиными и тревожными. Снова бессонница. Вновь адмирал обходит лагерь. Внезапный шум. Визг, крики, куча мала. Адмирал тороится - но все уже кончено. Еще один зверь висит со связанными лапами на палке-переноске. Этот не рычит, только всхлипывает тихонько и жалобно. Только сочувствия не дождется: один из матросов баюкает укушенную руку. - Я же говорил - сначала связать! А эти как увидели серебро... Лицо адмирала каменеет. - Добыча ваша, но вы не смеете забывать о королевской доле. - Квинто, - чешут в затылках победители, - и верно... Сейчас посчитаем, адмирал! На землю падают серебряные гребни, и не простые, а с камушками. Много: большие, маленькие, изогнутые, прямые... Все камни в свете факелов все кажутся рубинами. Колумб достает меч и отделяет несколько вещичек. - Это - доля короля. Потом наклоняется и берет средних размеров гребень из общей кучи. - А это моя. Зверь, висящий вниз головой, отворачивается. Море. Корабль, Корабль. Трюм. Клетка. К темному, как ночь, "первому" зверю подсаживают второго - коричнево-рыжего, с белоснежной шлеей. Черного прижимают к полу клетки копьем, забрасывают новенького. На дверь - висячий замок, к двери - часового. Черный встречает новенького поначалу неласково. Рычит грозно. Бело-рыжий в ответ только подвывает тихонько. Часовой возмущен: - Они друг друга сожрут, а мне отвечай, что не уследил? Но звери скоро успокаиваются, рыже-белый тыкается носом в плечо черного, несколько раз всхлипывает. Тот полуобнимает новенького лапой. Нет - новенькую. - Вот оно что, - сообщает черному зверю часовой, - Твоя подружка, да? Выручать явилась, да? Ну так прости дуру. И вообще - я тебе завидую. Кажется, подходящих мне девчонок на этом берегу не сыщется... А твоя ничего, ласковая. Урчит, точно кошка. Лейтенант из-под руки глядит, как корабль уходит. За спиной - вполне приличное укрепление, пара пушек, частокол, флагшток. Океан. Каравеллы качает. Трюм. У рыже-белой морская болезнь - но та держится. Черный успокаивающе ворчит и ходит взад-вперед, на всех четырех. Появляется часовой - сам зеленый - с тазиком. Подставляет его рыже-белой - и ту прорывает. Она освобождает желудок. Черный довольно урчит. - Не благодари, - отмахивается часовой, - убирать с пола было бы трудней. Зверь садится, почти по человечески разводит лапами. Макает палец в воду, пытается ставить на полу клетки точки. Солдат не проявляет интереса, но смотрит. Зверь чисто человеческим жестом скребет в затылке. Рыже-белая между тем встает на подгибающиеся лапы. Подходит. Отодвигает черного от миски с водой. И рисует. Человечка. Палка-палка-огуречик. Тычет лапой в рисунок, потом в часового. - Портрет. Ловко. Рыже-белая обновляет высохший рисунок. Нет, он чуть иной. Огуречик наклонный, и палки короче. Указывает на себя. Издает короткое, вовсе не злое, рычание. - Р'рррль. И снова. И еще раз. Пока часовой не ударяет себя в грудь: - Санчо. Два рисунка, одинаковых. Выворачивание глотки: - Сшшанршо? - на один. И такой же звук - на другой. Часовой кивает. - Да, Санчо в Кастилии - пруд пруди. Эй, не сюда! В тазик... Бело-рыжая послушно рыгает в тазик. Крупно - из-под ворота рубахи часового виден католический крестик. Скошенный взгляд бело-рыжей - на крестик. Каравелла. Штиль. Обвисшие паруса. На залитой солнцем палубе - один из солдат просит корабельного священника проведать пленников. Мол, с попугаями все хорошо, а вот шерстистые-зубастые... Переходы внутри корабля, парусиновые выгородки, тусклый свет, пробивающийся через решетки верхней палубы. Клетка. На полу которой кровью нарисован крест. Черный зверь прокушенным пальцем дописывает над перекладиной буквы: INRI. Ставит последнюю точку над i. Оглядывается. Священник хватается за сердце. Его прислоняют к клетке. Бело-рыжая немедленно лижет его в ухо. Священника отпоили. Сидит, пишет отчет. Солдат и звери. Бело-рыжая рисует, солдат смотрит внимательно. Смеется. Грозит пальцем черному: - Смотри, отобью девчонку! Плыть-то еще месяц. Черный насмешлово свешивает голову, начинает рисовать. Солдат смотрит - и ржет во все горло... Бело-рыжая заглядывает в рисунки черного, рычит, и отвешивает ему оплеуху. После чего гоняет по клетке - а клетка маленькая, далеко и не убежишь. Результат - лежат в обнимку, тяжело дышат. Священник и Колумб. Первый выражает беспокойство по поводу того, как прошла первая встреча с... существами. - Возможно, они люди. Возможно, они даже христиане! И с чего мы начали? - Не забыва
Rosomah: Серия 5. Трещина. Снег. Снег. Канадская равнина. Высокий замок. Стены в три ряда. Голоса рогов. Комната внутри замка. Ээээ.... североросомашьего стиля. Собственно, стиль почти японский: циновка, низенький столик. На столике распахнутая книга. За книгой - Сулла. Постаревший, с сединой в шерсти. Внук. Копия бабушки, только в кости куда как шире - и еще росомашистей, сиречь нескладней и лохматей. - Дурные вести, дед... Еретики подняли меч... Что, если они победят? Я должен ехать, воевать за императора! (разговор - ворчание с субтитрами) Старый росомах вздыхает. Но... - Я ведь принял эту веру неискренне, - фыркает. Молодой отшатнулся. - Да, так вот. Знай это. А вы такие серьезные... Что за яд влил в вас чародей в алой сутане? И ведь с моих детей начал! Или с Децимы, твоей бабки - а эти уж с молоком всосали? - Что влил? Всего лишь слова, - молодой, - Всего лишь жажду жить не просто так. А впрочем, словами я объянять не умею. Уж прости. - Зато можешь мечом... Крестоносец. - Я только защищаю проповедников. И, кстати, за это платят, и платят хорошо! - Знаю. Потому и молчал пока... Но умереть в чужой земле за непонятно что? - Как это - непонятно за что? За мой народ. Если среди великанов победят те, что не считают нас за людей, ни наш клан, ни все росомахи, крещеные и нет, рады не будут! Да и не собираюсь я умирать! - Вот так-то лучше, - урчит старик. - Слышу свою кровь... Но это - тычет в крест на плаще, - спори, вночек. Я не оспариваю твою веру. Но в бой надлежит идти со знаком клана... Отпрыск кивает. Припадает к земле. - А здоровый вырос, - урчит отец, - Эх, не дожила Децима, на внука такого полюбоваться... К чему я? Благославляю на бой во славу клана. Ступай, коли втемяшилось. Отворачивается. На черно-седой щеке - слеза. Молодой недолго стоит в дверях - на трех, одна рука поднята, голова повернута назад. Но старик молчит, и молодой росомах уходит. Старик склоняется над книгой - с пером. Быстро выбивает точки - группами, как знаки на костях или доминошинах. Бормочет под нос: - И пусть грядущие поколения знают, за что умирали наши дети и внуки. Чтоб я ни ворчал - не за безделицу! Точки превращаются в буквы. "История раскола". Врывается фурией росомашка: звенит гребнями - серебро с сапфирами. Эта целиком коричневая. Рычит. - Ты его отпустил? Как ты мог, - заламывает руки. - Его могла не пустить ты, - ворчит Сулла, - И что? Уж такие мы, Суллы Онтарские. Если что в голову засядет, не выбьешь. Так за то ж вы нас и любите. Разве нет? - Нет! - рычит коричневая. Сулла на нее насмешливо смотрит. Она, тихо: - Да... Воет ему в плечо. - Вой, вой, - приговаривает Сулла, - и за правнуками моими смотри в три глаза... И жди! Я, вон, из-за края земли вернулся. А он в знакомые места едет. На службу к христианнейшему государю Карлу Пятому, только и всего... Сцены Тридентского собора. Сцены войн Карла Пятого. Росомахи-ландскнехты, которых не берут в плен. Возвращение росомаха - без лапы. Папский конкордат - или объединение Америк в теократию. Именно Суллой-младшим. Серия 6. Богемская замятня (по мотивам Шиллера). Войсковый лагерь. Костры. Разномастная солдатня - единообразные мундиры мало у кого. Палатка маркитантки. Солдаты пьют, вино наливают две помощницы, одна из которых - росомаха, у которой вместо гребней в шерсти ленты. Шелковые - это тоже хорошо от блох. Титры: "Окрестности Праги, 1635 год. Войска Валленштейна, герцрга Фридланда" Видно - стол, где играют в кости. Слышны разговоры: - Задолжали за год, выплатили за два дня... - К герцогу едут дочь и жена... - И генералы частят не со скуки... - Платят поденно, как батракам... - Слухи, прознатчики, куча попов... - Глотки ищейкам порвать бы! - а это, созвучное прочему, рычание росомахи. - И так ни единой собаки в округе не оставили, - выговаривают росомаху, - Жрете их, что ли? - Добраться б до тех собак, что в золотых цепях да париках! - ворчит росомах, - А то и правда на собачатину перейти впору. Что нам - два дня... Густель, наливай. Медяшка еще осталась. Снимает с пояса кошель, заглядывает внутрь и удрученно в него заглядывает. - Швед занял Регенсбург - скоро в поход! Тут-то нам деньги и заплатят! - егерь Холька. Зеленый мундир в золотых галунах. - А без того и ногой не двинем, - гнет свое росомах. - Главное - был бы приказ на врага. Дальше свое возьмем и сами. Казна раскошелится - даже хуже! Тогда без веселья плестись в строю. А не заплатят - округа наша! И деньги, и девки! Жизнь - полная чаша! Кому не по нраву - на тех есть палаш. Росомах, презрительно: - Мародер. В Бога не веришь - людей побойся. Егерь: - Богомол! Ну да ваши порядки хуже, чем у шведов! Молиться весь день, а понюхался с девкой, с ней - под венец! Вахмистр-кирасир: - У шведов обычай уже не суров. Егерь: - При мне молились от зори до отбоя. Росомах: - Так ты перебежчик? Егерь, гордо: - Я солдат. Где веселей, там и я. Росомах: - Весь полк ваш такой с полковником вместе! Ни веры, ни стойкости, и ни чести! Одно умеете - резать крестьян. Егерь, зло: - А вы нет? Росомах: - Скотный двор наш, смерть собачья - святое. Но резать крестьянина - дело пустое, - задумывается и прибавляет, - даже еретика, ежели тих. Егерь: - А что вы не гуляете со стороны на сторону - так вас протестанты не жалуют. Росомах: - А мы их. У нас враг к врагу неизменный прием: и нам не сдаваться, и в плен не берем. Потому выбор у нас между католическими знаменами. Верны императору мы и вере! Егерь:. - В поход вас не выгнать без звонких денег! Жадней, чем вы, не видали рати! Росомах: - И вера кстати, и талер кстати. Спаситель свою нам оставил волю: Есть Бога доля, есть света доля. И коль император сполна не заплатит, Сражаться не будем, а он пусть хоть спятит! И Фридланда мы уважали изрядно За то, что доселе платил аккуратно. Егерь: - А теперь нет? Росомах: - Год без жалованья - многовато... Позади драка. Хватают игравшего в кости крестьянина. - Фальшивые кости! Егерь: - В петлю заразу! Вахмистр: - Повесить, но после суда, по приказу. Росомахшка в ленточках, рычит, клыки: - Развешивать падаль? Порвать его сразу! Густель: - Мою палатку нечестной игрой позорить! И при офицерах! Из дальнего угла появляется еще один росомах, с злотой цепью на шее и в берете с пером. - Кого там вешают? Что за шум? Откуда в лагере воинском - это? - тычет в крестьянина. Один из игроков: - Пробрался по жалованье наше, господин полковник! Егерь: - Как мы приходим по их урожай. Но коли ты враг наш - за то отвечай. В петлю! Густель и росомашка, хором: - В петлю! Росомах-полковник: - И скольких успел прощелыга обвести вокруг пальца? Игравшие солдаты: - Меня... - И меня, вон на нем моя шапка! - срывает шапку. Другой срывает кошель, монеты на стол. - Вон сколько выудил! Один из солдат: - Обобрал чуть не роту! Полковник: - И вы осрамились, играя с мужиком? Да вы и звание солдат носить недостойны. Так разорение вам поделом! - мошеннику, - Ты еще здесь? Поживей, наутек! А серебро все Густель за обиду. Да, я вот наел... - бросает на стол золотой, уходит. Густель сгребает серебро и медь. Поколебавшись, бросает одну монетку росомашке. Та подпрыгивает, ловит влет. - Спасибо. Маркитантка: - Хороший выкуп. Одиниз солдат: - Кто это был? Полк наш в лагере недолго... Маркитантка, показывая на росомаха: - Сулла, их командир. Вахмистр: - Они его в лютценском жарком бою, Выбрали сами, в конном строю. - Чем полк их хорош? - Полк верный, смелый, Они-то в тот день и решили дело, И пусть короля застрелил кирасир - они на шведа ударили с тыла... Росомах: - Пока егеря разносили обоз, Сулла вернулся и взял батареи. Егерь: - А мы не умеем идти назад! Росомах: - Ну, так бы Лютцен и слили шведам! И нас отличил Валленштейн - у нас свой суд. А полковник обласкан, к герцогу вхож. Да Фридландом что - императором принят. - Не им, а его дочкой! Впервые вижу, чтоб наша девка завела шашни со зверем! Росомах: - За полковника глотку перегрызу! Или бери слова обратно! Егерь, доставая саблю: - Наш полк ты костерил изрядно... Вахмистр: - Дуэли запрещены приказом. Егерь: - А что остается? Вахмистр: - Признать что каждый горяч не в меру. Чего с вас взять - ЛЕГКАЯ кавалерия. И залить спор вином. Егерь: - Дело! - лезет в карман, бросает на стол браслет с камушками, - Вина всей компании! Росомах, выкладывая из кошеля медяки, маркитантке: - А я задаром пить не приучен! Сочтемся? Считаются. Росомах уходит. За ним тихо выскальзывает служанка-росомашка. В палатке только люди, пьют и поют. Титры: "Лагерь отдельного полка легких пистольеров". Ясная, лунная ночь. Палатка. Нечто вроде спальника, в коем на спине дрыхнет росомах. Заглядывет другая росомашья морда. Урчит. Титры. - Полковник! - Что? - подхватывается Сулла. - К вам... - протягивает руку, на ладони кольцо. Полковник - за кресало. Там и свеча. - Не подделка... Зови. Пригнувшись, входит человек в сутане. - Что нужно императору? - Лишь верность. Сулла разводит руками. - Всегда я верен, но мой полк без денег в огонь не бросил бы я, даже если б мог. Человек в сутане: - Речь не о том. Сулла: - Тогда я слушаю... А перстень Фердинанда - порука, что услышу голос владыки - а не света и двора. Человек в сутане: - Так вот. Здесь, в проклятом краю богемском Давно, бесстыдно, играют нашей верой - и тобой. И герцог все полки не для удара стянул в кулак... Хочет Фридланд полки у государя отнять - и их получит враг! Сулла, фыркает: - Все выдумки! Герцог знает: полки он на измену не поднимет. Человек в сутане: - Твой - нет. Но вспомни - твои соседи по лагерю - кто? Сулла: - Полк Холька, егеря... Хорваты. Все легкой конницы, как мы. И части Илло, пикинеры. Человек в сутане: - Иначе - все, кто больше верен ему, чем вере и престолу. Сулла: - Да просто так удобней. Человек в сутане: - Удобней - чтоб твой полк не вырвался. Чтоб раздавить тебя! Сулла: - Не верю. Человек в сутане: - И не стоит мне верить на слово. Кольцо ведь можно и подделать, и снять с убитого... Но тайной службе Империи стало известно, что герцог сегодня примет посла от шведов. С ним и будет говорить об измене. Узнай сам - и решай. Что делать с герцогом... И с этим. Передает Сулле бумагу. Сулла, читает: - Так... Это императорский рескрипт... Князь... Осужден! Он вне закона, и.. Что?! Человек в сутане: - Да. Ты будешь, пока к войскам не прибудет инфант Фернандо, командовать всей армией. Если придется развернуть бумагу, если решишься и... - Что? - Если не предашь. Сулла фыркает. Человек в сутане: - Дальше дело не мое. Уходит. Сулла выглядывает из палатки, берет за стоячее ушко одного из часовых, что замерли по сторонам от входа. - Ко мне - капитанов Друза и Руфа. Сегодня будет у них учение. Ночь. Палатка. В неярком свете по полотну бегают тени росомах. Театр теней становится все быстрей... Утро! Солнце бьет лучами через лес, дорога, пони, мордатый, тонконогий, летит, сам Сулла разряжен - по росомашьим понятиям: в золотую цепь и перевязь. Пражская улица, дом Валленштейна [ЕМНИП, сохранился]. Сулла спрыгивает, двери перед ним распахиваются. Склоняется слуга. - Вас ждут, как и всегда. Сулла: - Я счастлив, как и всегда... Где семья герцога? Росомах, летящий по анфиладам и барочного дворца. Потом резко тормозит. - Тэкла! Прыжок - и он уже на коленях девицы, что сидит в кресле. И урчит, как мотор. Валленштейн - куда более старый и больной, чем это принято у Шиллера, кряхтит из другого угла, где сидит с женой: - Вот Александр Сулла. Не был бы мохнат, жених бы вышел. Тэкла: - А получился брат. И ладно. Берет гребень, вычесывает Суллу. Тот урчит. - Был бы я великаном тебе под стать... Куда б делся сам Валленштейн - разрешил бы нам свадьбу! Лишет ее в ухо. - Была бы я росомахой тебе под стать, - Тэкла, - была б у тебя жена... И куда б папа делся? - А никуда, - говорит Валленштейн, - К тому же парень - уже полковник. Глядишь, к сединам меня обгонит. Ночь. Окно. На карнизе висит Сулла. А там, в кабинете... Двое. Валленштейн - и еще один человек. Герцог откладывает бумаги, говорит: - Полковник Врангель, значит, вы посол... Что ж, буду откровенен, в душе всегда сочувствовал я шведам. В Силезии, под Нюрнбергом и позже вам постоянно оставлял лазейку, не наносил последнего удара. Мне этого простить не может Вена. Меня толкают на последний шаг. Врангель: - Мы знаем, вы великий полководец. Вы войско создали... Но нам не верится, что двинется за вами вся армия. Ведь это австрийцы. Валленштейн натужно смеется. Потом восстанавливает дыхание. - Эх, позабавили, посол. Отчизна, у моих? Все люди - стран чужих отбросы, чернь подлая, и кроме солнца, что светит всем, нет общего у них. За окном Сулла чуть не валится вниз. Посол: - Что ж. Армия готова - в трех днях пути стоит двенадцать полков, готовых привести вас к собственному трону. Но... - Но? - Но мы опасаемся западни. Потому мы выставляем условие. - Какое? - Вы разоружите испанские полки. И истребите полки из нелюдей. Тогда у вас не будет обратной дороги. Валленштейн: - Отнять оружие? Конечно. Но... перебить? - Да. Это ведь не люди. Я ведь речи не веду, скажем, о валлонских кирасирах. Валленштейн закрывает глаза рукой, будто свет ему ярок. - Введите лучше в Прагу гарнизон. Врангель: - Чтоб он погиб в засаде? Ну уж нет. Валленштейн: - А что тогда? - Всего лишь - сжечь мосты. Вас ждет корона! - Да, корона... - Валленштейн берет грамоты шведа, - Чернилами... А на деле кровью. - Корона круля Чешского, - напоминает Врангель, - Мир для Европы... Да просто будущее вашей семьи! Подписывайте договор. - Да, - Валленштейн подписывает, отдает договор, - теперь пути назад нет. Три дня пути, говорите? Поднимайте полки! Росомах за окном - всего-то со второго этажа - плюхается на мостовую. Там второй росомах... и связанный часовой. - Ну? - урчание. - Вот, - Сулла отдает бумагу, - поднимай полки! А я попробую решить дело иначе... Снова дом Валленштейна. Свечи. Герцог, кабинет. Жена, дочь - спросонья, полуодеты. Сам полководец едва стоит, его поддерживает слуга. - Чего ты ворвался среди ночи? Чего поднял на ноги моих домашних? Ты друг, но и друзьям позволено не все! - Мне нужен ты. И твоя совесть - я надеюсь, что при жене и дочери она проснется. - Но Сулла, ты о чем? - О той крови, что ты обязался пролить этой ночью. О той, которую пришлось пролить моим ребятам, и которая запачкала эту бумагу, - бросает к ногам герцога договор со шведами, - В память о прежней дружбе прошу - брось это в камин. Уйди в отставку! - Может, мне еще дочь за тебя выдать? - жена подает ему бумагу, он расправляет ее, бормочет. - Попорчена кровью - да не пропала! Моя корона, вот что это. А ты... Животное. Собака или кошка... Забить тебя немного жалко, впрочем, став королем, собаку заведу, - на слове собаку Сулла скалится, - Вот Тэкла и утешится... Тэкла: - Отец! Он брат мне... Сам ты говорил... - Да, часто мы болтаем нежный вздор в кругу домашних. Нет, он тебе не брат, а ты, отныне - принцесса Фридланд. Вбегают карабинеры. Стволы - в росомаха, полукольцом. - Схватить его! Суллу хватают. Валленштейн, протягивая бумагу одному из карабинеров: - К Рейнграфу срочно. Пусть спешит сюда! Охрану для письма - не меньше эскадрона! - Будет исполнено. Карабинер выходит. Комната заполняется людьми из свиты Валленштейна. На улице крики. Стрельба. Обрывки полкового марша. Вопли "Vivat Ferdinandus!" Полководец бледнеет. Сулла: - Да, подняты все верные полки. Не мной, но словом императора. А у окна уже солдаты, драгуны Бутлера, стреляют вниз. - Ратуша, мой король! - кричит один. - Три "кожаные" пушки на крыше - и все глядят на нас. И как заволокли? - У нас заложник! - один из генералов. - Мои солдаты выполнят приказ! - Сулла, - Ты знаешь их! Из-за окна крики: - Верните полковника росомахам! И разойдемся на три дня! Сулла: - Зря. Ошибка. Валленштейн, потирая руки: - Отлично! Да будет так... Входят солдаты - испанцы и росомахи. - Вот он, его я не держу... Сулла уходит. Оглядывается. Тэкле, громко: - Уговори отца! Ему еще не поздно уйти, бежать - но не мараться войной потив своих! - Прочь, тварь бездушная! Не смей с ней говорить! Ну а с тобой - сам знаешь, будет встреча, как шведы подойдут. Сулла уходит. Титры: "27 февраля 1635 года, близ Праги". Битва, квадраты копейщиков. Имперских войск меньше, но испанцы и росомахи побеждают. Сначала их теснят, но - титры - "Пять полков Бутлера вдруг переменили сторону. Строй Фридланда был разорван..." Сцены боя - росомах из начала серии бьет из пистоля в лицо егерю Холька. Сам погибает от сабли драгуна... Раненого герцога куда-то тащат. Упавшее шведское знамя, упавшее знамя Фридланда. Над ним - улюлюканье легкой кавалерии, и копыта, бьющие по полотнищу. Дом Валленштейна. Сулла на пороге. Слуга. - Как герцог? Слуга. - Отошел. - А как его жена? Слуга: - Над ним сидят. Росомах плетется наверх. Резкий контраст с быстрым и ярким движением аналогичной предыдущей сцены. Возможно, подранен и треножит. У ложа с мертвым Валленштейном жена и дочь. Те же кресла, как при семейной сцене. Жена Валленштейна, графиня Терцки: - Зверь торжествует. Не до конца - честь остается с нами. Яд делает свое. Замолкает, перестает дышать. Дочь: - Не зверь. Брат. Сулла. - Но ты... - И я за мамой... Гладит его. Позже. Сулла, не обращая ни на что внимания, воет над Тэклой. Над ним стоит уже небольшая толпа из офицеров. Входит гонец, радостный: - Послание! От императора! Что вы все мрачные? Победа. Рассмотрев сцену, уже не вполне радостно, протягивает пакет: - Вот... КНЯЗЮ Сулле. Сулла продолжает выть. Немая сцена. Сцена: росомашка, что в лентах, воет над убитым. Сцена: пьяный в дымину Сулла в палатке маркитантки. В руке бутылка, рядом росомашка - из начала серии, в ленточках. Вид у него уже мирный. Стадия "безногая свинья". Маркитантка: - А тебе, генерал, жениться надо, да на своей, на пушистой. А то вздумал - в большую влюбляться... Ну и не вышло ничего хорошего. И не могло. - Угу... Ик... Да кому я нужен... Вот ты... Ик! Пойдешь за меня? Росомашка в лентах: - Да, если не будешь так напиваться. Сулла: - За мной... ик... раньше... ни разу. И ни потом... Маркитантка: - Так что, как проспитесь, за попом? Сулла: - Сейчас... Маркитантка: - Тогда недолго, падре за соседним столиком... Картина, в стиле Веласкеса: две росомахи, вокруг выводок. Диктор: "Брак герцога Суллы оказался на удивление счастливым для заключенного спьяну. Полторы дюжины детей - и столько же счастливых лет. До самой гибели генерала во Фландрии..."
Rosomah: Серия 3. Рим. Камера: книга, переплетенная в нежную, как бы не челевеческую, кожу, особо и не украшенная, без титула. Первая страница - титул, крупно видно: ЖИЗНЬ БЕНВЕНУТО... страницу перелистывает росомашья рука. Вступление - "Всякий человек - каков бы он ни был, в случае, если ему удалось совершить нечто примечательное, либо присутствовать при том, как подобное совершили другие, если он правдив и честен - обязан описать свою жизнь собственной рукой..." Мелькают страницы. Книга открывается на гравюре: вид римской улицы. Полупустой. То ли утро, то ли вечер. Сцена обретает реальность. Яркий день! Но по полупустой улице топает человек. И что за человек! Яркий наряд заставит удавиться любого ландскнехта. Буфы пышней перины, сквозь разрезы видно шелковое белье. На голове берет - шире любой из улиц, потому поля подогнуты. Павлиньи перья свисают ниже запакованного в вату - но где разрезы, в обтяжку! - зада. Белье, как у солдата - красное, потому кажется, будто франт весь исполосован, и сквозь раны зияет парное мясо. Но ему и самому есть чем рубить! На поясе - повыше кончиков украшающих берет павлиньих перьев - меч в три четверти роста, похожий на шило переростой. На поясе - кинжал. Вдали - люди, разбегаются. Далеки голоса: - Бенвенуто идет! Спасайся, кто может! А человек продолжает шествие, гордо, словно авангард испанской армии. Шагает тяжело - на плече тяжкая ноша. Мешок. Из туго замотанной горловины торчат сапоги с красными каблуками. Немногие знакомые вежливо кланяются, не только шеей, но и и спиной. В ответ - легкое колыхание полей берета. Одному знакомцу-приятелю поклонов мало. - Бенвенуто, как здоровье? - В форме, - но уже малость запыхамшись. - Что тащишь? Бенвенуто вздыхает и останавливается, смахивает роскошным беретом пот со лба. - Подарочек другу Буонарроти! Давно его не радовал. Что поделаешь, всех, кто дурно отозвался о его капелле, я уже убил! - А этот чем провинился? И с чего живой? - А это ему натурщик. Буонарроти как-то оговорился, что охотно изваял бы с этого оболтуса Ганимеда. Мешок начинает активно дергаться и мычать. - Бенвенуто, а парень-то, вроде, против! А родня-то у него влиятельная да драчливая... - Ну так для чего нужны друзья? А друзьям рапиры? - Глядишь, мстить будут. - Ты назвал меня трусом! - рапира выскакивает из ножен, будто сама выпрыгнула - в руку. Ноша валится на землю, стонет сквозь кляп. Удар... Рапира бьет обидчика в лоб, застревает. Бенвенуто выдирает клинок, переворачивает тело. Бормочет под нос: - Леонардо прав, ударом в лоб насквозь не пробить. Придется платить ему пять цехинов... Черт, я всегда интересовался только формой черепа! А он дотошный... Мешок между тем извивается, как огромный червяк, пытается отползти в сторону. Тщетно! Вот он снова на пляче - не без кряхтения, правда. Бенвенуто снова шагает - тяжелехонько, но ровно. - Ну кто так отползает, - говорит мешку на плече, - перекатываться надо было! Я бы три лишних шага прошел. Мешок мычит. - Успокойся, - продолжает Бенвенуто, - Подумаешь, беда - статую с тебя изваяют? Да друг Буонарроти ее даже не продаст! Поставит в углу мастерской, любоваться будет. Ну, разве широкий жест какой сдуру сделает. Герцогская кровь... Вот подарит Ганимеда городу для украшения новой площади. Мешок громко мычит и дергается. - А это слава, поверь! - ободряет того, что в мешке, Бенвенуто, - Бессмертие! Мешок колотится, как отбойный молоток. Похититель останавливается, утирает пот - на сей раз рукавом. - Припадок? - спрашивает, - Это знак дара! Не будь ты аристократом, из тебя мог бы выйти художник. Но что-то мне хочется горло промочить. О! Вот и траттория! Пошли, пропустим по стаканчику винца. И решительно скрывается за дверями глянувшегося заведения. А вот и траттория. Очень приличная - но даже степенные люди, увидев Бенвенуто, отбрасывают напыщенность, и поспешно сигают - кто в окно, кто на второй этаж, кто в погребок, а кто - в уголок за ширму. Впрочем, одна компания продолжает гулять, как ни в чем ни бывало. Росомахи! К тому же уже хорооошие... Урчат в унисон - "поют". Обнялись за плечи, качаются по-баварски. Среди компании - солидный росомах с толстой золотой цепью и маленькая, точеная девушка в золотых же гребнях. Урчат и качаются, как и все. С росомахами сидит монах. Вид у него скучающий. Девчонка-росомаха его теребит, он внимания не обращает. Вошедший головорез аккуратно пристраивает пленика на скамью. Садится рядом. - Любезный! Кантабрийского мне и моему спутнику! И вино появляется - правда, из рук девицы. Женщин Бенвенуто не убивает. Зато он их щупает пониже спины. На повизгивание довольно щурится. - Аг
Rosomah: Перенос кусочков из 1790 (вдруг пригодятся) Росомах. (проверю даты и вставлю потом в нужное место) Мы идем домой. Точней, я иду, а Кенвен едет у меня на спине. Если верить Джеральду Даррелу, так муравьеды детенышей таскают. "Чем же мы не орки!" В смысле, не муравьеды? Коготки у Кенвен еще не взрослые, но их вполне хватает, чтобы я прочувствовал хребтом что женщины и дети - венец терновый. Особенно, когда категории совпадают. Такие вот дела. Шел на север искать пару... и, в общем, нашел. Идеальный вариант. Только вырастить надо! Впрочем, обо всем по порядку. Форт я покинул практически сразу после контакта с испанской миссией. И надо бы помочь коллегам обжиться, но отложить важнейшее дело на год Росомах никак не может. Дело называется гоном. Не то, чтобы я вовсе лез на стенку - по человеческим меркам, я испытывал... кхм... легкую озабоченность. Гон у росомах более полугода, и реакция, в общем, близка к человеческой. Так что вполне мог бы год и пропустить, отделавшись яркими снами о пушистых красавицах. Тем более, такие фантазии немного пугали меня-человека: понятно, что для росомахи эти предпочтения нормальны и естественны, а гормоны рано или поздно возмут свое, но... В общем, пришлось мысленно взять себя за шкирку и хорошенько себе объяснить, что: я - росомаха. И это лучше, чем поток ионов... да хотя бы и пепел. Разумная. Это совсем прекрасно. Самец. Бинго! Впрочем, никого из коллег-попаданцев судьба чужим полом, как будто, не наградила. Даже тех, кого подселила к местным. Раз я росомаха... вот не верю я, что нас сюда перебросило без какой-то цели. И раз уж я оказался таким, каков есть... что-то мне говорит, что мои отпрыски могут оказаться разумными. То есть, человечество на этой планете будет не одиноко! А потому малых нужно будет учить, учить быстро! Росомаший век короче бабьего: в два года взрослый, в двадцать - в земле. Хотя... это в зоопарке! Дикий умрет раньше, а цивилизованный, на вареном мясе и добром хлебе вместо сырого зерна и тухлятины? Да если спать в доме, а не в логове? У человека, помнится, средняя продолжительность жизни с диких времен выросла раза так в три. Значит, и тут не все потеряно. Ни для меня, ни для моих, пока умозрительных, потомков. Которые, во-первых, должны появиться, и во множестве. И которые не должны стать дикарями! Значит, должны жить со мной. В форте. С форумчанами и их детьми... План - а какой план выдерживает столкновение с реальностью? - был прост и строен. Прихожу. Нахожу пару. До осени нежничаем, потом - обратно к людям. Весной, если с дамой сердца ничего не случится - снова к ней. Присмотреть за появлением потомства - как раз через десять месяцев. Помогать, пока будет кормить. Потом, как пойдет отъедаться и оставит малых для присмотра мне - всю кучу в охапку и в форт. И спрашивается, как бы я вез, при некотором невезении, на собственном хребте пятерню? Одной достаточно! Кенвен одна, а когтей у нее два десятка, да... а шерсть у меня еще летняя, тонкая. Порычим немного, чтоб многоточия не ставить! Урррр! Подло? Да. Но тащить к людям дикую росомаху? Увольте. Ее до конца не пойму даже я - со всей звериной памятью. "Сегодня она леди, а завтра голову откусит". Другое дело - малышня. Росомаха, воспитанная людьми с мала - зверь ласковый и верный, в спину не вцепится - прикроет. Даже если они не получат разума - у Гарма и его потомства будут конкуренты. А если родятся росомахи разумные - ну, тогда весь мир их. Даже Кенвен - умная. Впрочем, что ей надо-то, слепышке? Держаться за шерсть, не свалиться вниз. Все. Для начала - хватит. Откуда она взялась, Кенвен? А я уже рассказывал, что индейцы могут быть опасны? Пришлось убедиться. Десять ночей на север - зверь привык мерять расстояния так, а я решил доверять его памяти - и вот уже места, в которых встречаются логова сородичей. Большинство уже дома... Я шел по окрестностям логова знакомой самки: седьмая вода на киселе, лет около пяти, заглядывала к прабабушке меня-зверя как раз тогда, когда его той подбросила тетка, которой его сбагрил отец, что решил пойти в поход раньше, чем вернулась из отлучки мать. Так-то, люди-родители - будете все в командировках, вырастет из дитяти росомашка... Впрочем, не беда. Росомахи - хорошие. А там - запах пороха и железа, след мокасин. Человек, ошкуривающий зверя, к которому некстати подобрался другой зверь. Индеец знал, что росомахи никогда не прыгают сверху, а Росомах знал, что это знают индейцы. Вот и все. В логове плачет слепой комок - один, зато крупный. Девочка... а вырастет из нее самка или женщина - время покажет. Почему-то кажется, что она окажется поумней иной Эллочки-Людоедки. Лобастая! И светленькая, а шлея на боку - вовсе как снег. Потому и Кенвен, "Красиво-белая". Может, стоило назвать "Остро-когтистой"? Бедная моя спина! Ну, недалеко осталось. Все. Хрустит под тяжелым телом лесная подстилка, в ноздри бьет знакомый запах. Готовлюсь к бою - вдруг я забыт? Нет. Гарм помнит, и его хозяин - тоже. Привет, Сергей. Вот, видишь, принес. Кого-кого! Росомашку. Буду растить себе жену.
Rosomah: Росомах - Урр-яп! Кенвен крутится под ногами. То есть, под руками. То есть, под передними лапами. Я ее только что попросил не лезть под колеса. И, разумеется, услышал «Урр-яп». Полурычание-полукашель, самое любимое из того десятка придуманных мной слов, что умеет говорить маленькая росомашка. По человечески «Урр-яп» означает - «Почему?» - Потому, что я тебе наступлю на хвост. - Урр-яп? - А колесо хвост переедет. Тебе! Будет больно. Видишь - я тележку везу. - Уууу. Это ничего не значит, просто разочарование. Я везу тележку - а с чем, не скажу - значит, не могу играть. Зато меня можно допрашивать. - Урр-яп? - Что почему? - У. Ну да, у нее слов меньше. Да и у меня их, русско-росомашьих - грамматика-то вся наша, посконная! - не так уж много. Значит, говорить должен я. Угадывать, чего малой узнать хочется. - Почему везу? - Яп. - Куда везу? - Яп. - Почему тележку? Не санки? - У! - С колесами летом легче. Зимой - наоборот. Вот попрошу, тебе тоже тележку сделают. Маленькую... - У! Вот и хорошо. Хоть часть энергии пойдет не в вопросы. А то... - Урр-яп? И за хвост дергает. Снова угадайка! И на этот раз тема - хвост. Кенвен, может, и глупенькая пока, но настойчивая... «Почему у нас хвосты, а у людей нет?» «Почему у нас хвост спереди, а голова сзади?» «Почему у лошадей хвост метелкой, а у нас нет?» «Почему у нас хвост короткий?» Только ответишь, снова: - Урр-яп? «Почему?» И жаловаться не на кого. Если хочу хоть что-то вложить под бело-бежевый лоб, надо спешить. Через два года - взрослая. А значит все «Почему», которые ребенок-человек вываливает за полтора десятка лет, я получу за полтора. Тех же щей, в двенадцать раз погуще... И это Кенвен - глупая. А что будет, когда умные росомашата уродятся? Бедная Кенвен - замучают маму. Бедный я - замучают папу. Бедные все - как бы форт переносить не пришлось. Я урчу под нос. Без слов, простое тихое «урр». И, конечно, слышу: - Урр-яп?
Rosomah: Росомах Как я вернулся из миссии, говорите? А просто. Махнул через стену... мне лестницы не нужны. Другое дело, по дороге... Следы я почуял, зверь прочитал, дальше лапы сами понесли. Волки! Для меня - страшно, без оружия-то, для зверя - рутина. Тут я и понял, насколько мой донор безбашенный. Круче любого шведского танка! Ну, право, кто, будучи в здравом уме и твердой памяти, лезет в одиночку на пару волков, каждый из которых раза в три тяжелее его самого? Ответ: росомаха! Такому один волк - не волк, два волка - полволка, вот вся стая - волк, да... Вот с ней шансы и равны! Несмотря на нераннюю уже весну, волки оказались голодными и тощими. И тем, ради чего Росомах за ними свернул - тушей молодого оленя - делиться не пожелали. И тут пошла потеха. Вот матерый волчара - для глаз росомахи сущий танк - прет в атаку. Пасть ощерена. Привстаю навстречу... Какое нормальное животное идет в бой, приоткрывая живот? Человек и росомаха! Оружие? На лапе. Ну? Кто желает пять клинков по одиннадцать сантиметров в морду? Серый не хочет. Здоровый он здоровый, но лапы у него так... для бега. Зубы - да, но над зубами, вот беда, глаза. А когти на них нацелены! Тоже страшно. Волк отворачивает - но не до конца. Пока инерция несет хищника мимо, лапа чертит по ребрам разом пять полос. Не смертельно, но и не больно приятно. Сзади! Ну, этот не такой большой... но сзади. Кажется, самка. Видно, подружка матерого. Эх, бойся кобылу сзади, бабу спереди, а росомаху со всех сторон. Говорите, король американского леса - скунс? А пятерную дозу того же не хотите? По носу, по глазам? Все, дура способна только выть. Так, что только ее вой и слышно. Ну-с, теперь один на один. Уравнялись, как сказал один коротышка, отрубив рослому врагу ноги. Увы, «стрельба» из-под хвоста даром не прошла: лапу поднять не успеваю. Зато времени хватает выпрямить позвоночник, метнуться навстречу... Волк - танк? Так вот - этот росомах проходил обкатку! Между гусениц... то есть лап, почти уютно. Главное - быстро перевернуться на спину. Вот и все: надо мной брюхо, в лапах двадцать несъемных ножей. Сознание зверя запоздало орет: «Стой». Поздно. Волк вскрыт, и я получаю на голову, брюхо, и все прочее кучу парной требухи, воняющую... Ну да, дерьмо собачье. Волк-то вполне себе псовое. Ясно, за что мы не любим род собачий? Вылезаю из-под серого. Вот и все. Мне - человеку и мне - зверю примерно одинаково плохо. Зверь в панике из-за перепачканной шерсти. Какая ни водоотталкивающая, изгваздана насквозь. Кто чистить будет? Ну, начерно - в ближайшем ручье. За пару часов можно дойти. Окончательно - любительницы брюшко почесать. Им - два подарка. Мясо - а вы думали, я его сырое жрать буду? Нетушки. Я человек, раз. А во-вторых, у росомахи кишечный тракт короче, чем у человека. Значит, готовка для нас еще важней и нужней. Ну и паразитов нахвататься я ничуть не желаю. Амуниция тоже промокла. Ничего. Веревки есть, даже узлы уже завязаны. Мне - только накинуть удавки на оленя и волка - и марш-марш. Росомахи - звери сильные. Бывает, лосей таскают... А тут один олешек и один волк. Сущая мелочь! За спиной вой волчицы, которая - без глаз и нюха - еще не поняла, что осталась одна. Зверь внутри порывается добить, человек отмахивается... потом пожалеет! До ручья я добрался, и кровь отмыл - насколько сумел и насколько достал лапами. А как меня встречали в лагере форумчан-попаданцев - это совсем отдельная история, и ее пусть рассказывают мои коллеги и собратья по второму шансу... ----- То не было ни гроша - то алтын. Первые два дня, которые прочие форумчане вкалывали как проклятые, я провел в приятном девичьем обществе - «охранял». Ирина и Катя ухитрялись за инвентаризацией барахла чесать мне за ухом... и разгрузку сшили. А я только и мотался под ногами, пытаясь принести хоть какую пользу. Обидно! Я человек, а толку куда меньше, чем от собаки - алабай-то охранял лагерь всерьез, на дальних подступах... В ночь со второго дня непрерывного аврала на третий я прогулялся в испанскую миссию - и был очень рад заданию. Настолько, что кроме взятой с боя оленины приволок волчью тушу. Росомашья жадность обуяла. И что с ней делать? Главное же - изгваздался в кровище... Ничего, девочки отмыли. А как только отмыли - «ты этого хотел, Жорж Данден!». Задание я выполнил. А наградой за хорошо выполненную работу является следующая работа. Все верно - остальные с ног валятся, а у меня только одна ночь за плечами. К тому же - отмыт, ухожен и даже поспал полчаса. В общем, за дело! Дело - непростое. Нам, хоть лопни, нужно показаться испанцам соседями пусть таинственными, но не беспокойными, а полезными. Да и отпускать гостя с пустыми обещаниями - неловко. Вот и пригодилось одно из воспоминаний росомаха дикого - и романы Майн Рида. И вот я бегу - язык набок, свежевымытая шерсть пропотела насквозь. Я бегу... и это уже хорошо. Первый раунд был иным. Знаете, что делает табун лошадей, когда рядом одинокий мохнатый хищник? Вот именно. Копытами его, мелкого-вредного! Волка бы забили. Росомаху... Тело творило вещи, о которых я понятия не имел. Поединки мангустов с коброй на фоне этих подвигов ловкости - ничто. Сам я наблюдал метания Росомаха под копытами мустангов почти со стороны, и лишь удивлялся поднимающейся во мне холодной радости, замешанной на уверенности в себе и холодной наглости. Как человек я временами нахален, но не настолько же! Впрочем, лошадь ровно ничем не страшнее лося. Так казалось росомаху до того, как он исхитрился вспрыгнуть на холку жеребца. Как же он ошибся! Как же я влип! У лошадей есть зубы. Это раз. В весенней, уже почти летней, Калифорнии нет снега. Это два. Лошади куда подвижней лосей. Это три. То есть - гарем жертвы пытается меня укусить. Сам жеребец подвижен, может брыкаться в лучших традициях родео. Полуметровый слой снега не мешает. Еще он может повалиться на спину и попытаться меня раздавить... успевай поворачиваться! И, наконец, мне нужно удержаться на отчаянно бьющемся за жизнь жеребце, но не искалечить животное когтями! И его жен тоже. Да, норовят укусить. А я их лапой, по морде... подушечками. Если кому рыло в кровь - ничего. Заживет. Можно и покалечить - одну или двух. Вот так, всей острой пятерней. Хорошо, девочки мне подточили когти пилочками. Эта уже не подойдет... Ни к чему. Есть нечем, пересадку челюсти ей никто делать не будет. Сколько в той драке было меня, а сколько дикой росомахи? Похоже, от меня случились только руководящие мысли - то хорошо, это вредно. Остальное зверь сделал сам - и сделал отлично. Вышел тот же измор - только куда более активный, чем погоня. Уставшее животное успокоилось, смирилось с судьбой. Табун тоже отошел в сторонку - печальным ржанием оплакивать любовника. Мол, ешь меня - больше драться не могу. Зато идти, шагом - кое-как получается. В ту сторону, в которую направит когтистая лапа. Нет, пожалуй, все-таки рука. Я успел. Испанцы в лагерь еще не явились. Зато я - на коне... Не на белом, на вороном с рыжими подпалинами. Мне потом сообщат, что жеребец - не лучшая добыча, того и гляди, уйдет обратно в прерию да и загон еще не выстроен. Что ж, командир нашел неудобному приобретению достойное применение - подарил испанцам. Хорошая лошадь в подарок, даже необъезженная - это и щедрость, равно понятная европейцу и индейцу, и намек: мы всегда можем наловить еще! Зверь внутри доволен, я урчу. Это правда! Можем! До самого приезда испанцев пребываю в самом радужном настроении. Тем более, у меня новая задача - исподволь показываться соседям на глаза, делая вид, что меня много. Дипломатия - ремесло, при котором никогда не вредит умение правильно надувать щеки!
Rosomah: Росомах Ночь с 16 на 17 мая 1790 года. Я бегу, под лапами шуршат травинки. Когда-то тут хорошо полыхало, лес выгорел... а теперь прекрасная, мягкая, шелковистая трава. В которой, кстати, меня заметить - как кабана в хмызняке. Легко. Но местные индейцы плохие охотники... И ночью у меня все шансы. Да, днем я не слишком занят: сижу при Иринке, «охраняю». Скорее - служу плюшевым медвежонком, да еще живым. Почесать спину, почесать брюхо, половить блох... Блохи, кстати, у меня есть. Печальный кусючий факт. От которого, пока буду спать на земле, не избавиться. Значит, нужен дом, расческа - такая, чтоб я в лапах мог держать - кровать. Цивилизация! Вот пока не построим с коллегами по форуму и несчастью на бережку что-то приличное, буду радоваться, что прежний обитатель сего тела привык к неудобствам дикой жизни, и наслаждаться ее положительными сторонами. Ночным бегом. Звуками и запахами неиспорченной людьми ночи. Просто своей способностью отмахать за ночь полтораста км, не слишком устамши. Заодно - кормежка, мое тело сюда, между прочим, с севера отъедаться пришло! Первый выход без родителей... В памяти всплыли гаснущие на экране огни. И - те, к кому я никак уже не вернусь. Нет, я уже не сбиваюсь с размеренной, след в след, рыси. Даже не рычу. Но, доберись до глоток тех, кто отдавал приказ... Я вам не кот, мне даже когтей выпускать не надо! А когтей во мне есть, по пять дюймов на палец... Между прочим, мешают. Так-то пальцы на месте, довольно подвижные. Противостоящих нет, но можно творчески использовать пятку. И тут - когти! Так что пока я освоил - точней, понял, что смогу хорошо освоить после тренировок - всего два инструмента. Карандаш и палочки для еды. Ага, именно так я доел гущу из борща, ко взаимному с Иринкой удовольствию. Куда я иду? Или бегу? В общем, рысю? А я в дальнем патруле. В ближнем кое-кто из форумчан и, конечно, это саблезубище, Гарм. Ага, «собачки любят при знакомстве нюхать гениталии». А вы в курсе, что у росомахи при гениталиях состоит? Ага, то же самое, что у старины скунса, только на два калибра больше. Полез бы пес туда... инстинкт не всегда возможно задавить, вот. Сейчас бы ничего не видел, не нюхал и, видимо, не слышал. Последнее просто оттого, что хреново бы ему было. По счастью, монстр ограничился протянутой лапой и под хвост, после окрика хозяина, не полез. Теперь я для него один из охраняемых объектов. Итак, я в патруле. Патруль дальний, очень. На самом деле это уже ближняя рекогносцировка. Мне нужно на юг. Туда, где я, собственно, и отъелся недавно пшеничкой - в испанскую миссию. Я так понимаю, что в миссию. Для дикого росомаха это просто особое такое индейское поселение. Правильное: можно желудок набить. Там пшеница растет и кукуруза, и не сторожат. Точней, вид делают, пока белый не отвернется. Как только присмотра нет - или спят, или жрут все окружающее: кукурузу и даже быков из упряжки. Пшеницу сами почти не едят. Маленькое поле. Я вдруг понимаю, что уничтожил то, что должно было стать хлебом для евхаристии. Не все, но много. Почему-то стыдно, хотя сделал это не я. А вот поди ж ты... Так всегда с воспоминаниями «донора». Он, все-таки, зверь. Именно поэтому на все важные места, которые он помнит как зверь, я должен глянуть взглядом человека. Или, если вам так уж важно отсутствие перьев, две ноги и плоские ногти - разумным взглядом... Вот и миссия. Не та, которая невыполнима - а та, которая поселение крещеных аборигенов. Поселение пришлось построить испанцам - а иначе никак, иначе индейцы крестятся, откочуют, и через месяцок уже не вспомнят имени нового бога. Пока воспоминания зверя не подводят: деревянный частокол чуть подсвечен парой факелов. Да, часового снять из темноты в таких условиях - одно удовольствие, зато испанцы могут проверить, не спит ли индеец-часовой, не выходя из центрального здания миссии - церкви. А часовой, разумеется, спит. Стоя и с открытыми глазами. Что снится ему? То ли голодная юность до крещения, то ли сытая, но многотрудная жизнь в миссии. То ли порка за то, что зверь попортил последнюю полоску пшеницы - хотя вокруг нее второй забор. То ли парная говядина, чуть прихваченная огнем и дымом над решеткой. Ну, об этом я подумаю позже. А пока когти вонзаются в сухие, чуть треснувшие доски ограды. Вот уж не знал, что доведется заняться промышленным альпинизмом. Вот именно - промышленным! Нужно посмотреть, нельзя ли чего у соседей упромыслить. Или выторговать. А заодно - провести психологическую обработку. Для этого у меня поперек спины и пуза - широкие парусиновые ленты, на ремнях - пара мешочков из парусины же. Спасибо Иринке с сестрой, успели сшить из взятых на бригантине запасов. А я только привередничал и настаивал насчет подогнать сбрую получше, не то, мол, брюшко почесать не дам. Зато теперь у меня в этом мире есть хоть что-то свое: подаренный Иринкой фломастер, несколько листов бумаги для заметок и кроков и пара палочек для еды. Цивилизованное существо не должно жрать пастью! Вот я внутри. Сначала - немного огородов... потом маленькие прямоугольные индейцев. Даже во тьме планировка удивляет подчеркнутой прямоугольностью. Крыши, и те плоские. Мое появление сопровождает заполошный лай... хорошо, что все шавки привязаны. Память зверя напоминает, что в прошлую вылазку он разорвал несколько собак... да, пять! Каждая умирала одна, и хозяева им не помогли. Захотелось повторить подвиг. В голове крутилась аксиома: собаки - плохо. Разумеется, потому что росомахи - хорошо! Когда-то, в диком виде, их предки были конкурентами предков моего нынешнего тела. Жили в одних лесах, охотились на ту же дичь. Отсюда и нежная взаимная любовь. Для памяти зверя неразрешимым противоречием оказывает мое собственное воспоминание - о собственной собаке. Как у росомахи может быть собака? Их нужно рвать! Нет, любезный зверь-внутри, не нужно. Демоническая репутация - не всегда плохо, но подкреплять письмо, как печатью, кровью соседских любимцев? Я не дон Карлесоне. Хотя, если нужно будет соседей пугнуть, всегда пожалуйста, Росомах спроворит. А теперь - нужно пошастать по местным закромам, куда пролезу, и оставить послание. Лучше всего - на столе в доме священника. Загадочное письмо из ниоткуда. Просто приключенческий роман. В письме же том - (заполнить в соответствии с общей политикой попаданцев). Осмотр миссии занимает полночи. Заодно я - хоть на этот раз и не пшеницей - отужинал за счет принимающей стороны. Оказывается, зверь-внутри любит помидоры. Я, кстати, тоже. Только я бы предпочел добавить к ним немного оливкового масла, пару огурцов, кусок кабачка, пару вареных свёклин и картофелин. Еще сладкий перец, обязательно. Потом все в миксер, рубить-молоть. Если ваш желудок позволяет специи - мой, прежний, не позволял - по вкусу. Соль. Есть получившееся следует, обмакивая в него куски хорошего, пористого пшеничного хлеба. Черный тоже пойдет, но такой, чтобы впитывал хорошо... В общем, здешние кукурузные лепешки для такого не годятся. Хотя брюхо набивают, не без того. Что ж, дело доделаю - позволю себе чуток отяжелеть. Но сначала - дом возле каменной церкви, куда как побольше индейских. Окно. Ну кто же знал, что сеньорита не спит? Вот, уперлась спиной в дверь, свечу перед собой выставила. Напугана так, что закричать забыла. Как будто такой огонек может напугать дикую росомаху. Кстати, в тенях свечи - назвать разлитую по комнате тусклость светом никак нельзя - я наверняка страшен. Оранжевые блики в черных бусинах, лапищи-когтищи, выгнутый загривок... Жжуть. Только эта жуть - человек, и вести себя должна соответственно. Жаль, что я ничего не могу сказать. Гортань не та. Но встать в рост, столбиком - могу. Выудить из мешочка на боку послание - осторожно, меж двух когтей - могу. Положить на пол - в поклоне. Выпрямиться снова. Из озорства - помахать лапой над полом, как будто в ней зажата мушкетерская шляпа с пером. Согнуться в три галантных погибели - и в окно, и ходу! Впрочем, запоздалого крика за спиной - нет. Значит, миссия - выполнена. Послание доставлено. Мозги - запудрены. А собаки? А ничего. Но в этом мире быть мне, видно, кошатником...
Rosomah: Росомах. Просто выключили свет. И - включили. Вместе с шелестом ласкового, чуть влажного ветра, чудными запахом мокрого песка и водорослей, а заодно - плотно набитым желудком. В голове зашевелилось что-то вроде совести. «Нельзя так наедаться. Надо прятать, впрок! И не бреши, что зерно не укроешь. Люди же ухитряются!» Следующей мыслью было извиняющееся: «Так я ж не человек. У них - руки! А у меня...» Он поднял к умной островатой морде несуразно сильную лапу с двумя голыми пятками и набором мощных неубирающихся когтей. Потом перевел взгляд на небо, и поблагодарил того, в которого верил, не принадлежа ни к одной конфессии, за новый шанс. Приноравливаться почти не пришлось. Тело само перешло на размеренный, чуть враскорячку, бег. В голову лезли воспоминания об уютном логове в далеких заснеженных краях, о краснокожих, которые, конечно, уважают, но могут вдруг возжелать подвига. О людях с более тонкими носами и более светлой кожей, не испытывающих подобного пиетета к его новым сородичам, зато растящими вкусные зерна. Индейцы. Испанцы. Пшеница. Слова... даже само понятие слов было для его звериной памяти чем-то новым. Зато и зверь, и человек оказались одинаково согласны - на ходу думается легче. Человек знакомился с новой жизнью - как ни крути, штукой хорошей и заманчивой! Выходило - мир вокруг совсем не технологичный. Где-то между шестнадцатым и девятнадцатым веками. К людям даже выходить расхотелось. Если шкуру не сдерут, начнут возить по ярмаркам... Не интересно! Так вот бежал, думал о насущном, отгоняя мысли обо всем, что осталось за спиной - тут немного помогала привычка к командировкам, увы, недолгим. Резкое нарушение привычной колеи его разум был готов принять - на несколько дней. Дальше, он знал, будет плохо. Хорошо, если рассудок сохранится! Тут он увидел такое... чуть кубарем не полетел, запутавшись в лапах - а ведь до того шел след в след с самим собой, и по следам можно было предположить, что у крупного самца росомахи американской всего две лапы. Вот картина! На песчаном пляже стоит обыкновенный столовский столик, за которым недоуменно оглядывается девчушка в одежке вырвиглазных расцветочек. Вот зажмурилась. Снова глаза открыла. Словно себе не верит. Первым порывом было - подбежать к человеку из своего времени. Вторым... Зрелище бегущего на тебя зверя - не самое приятное и успокаивающее. А добрые намерения девочка вряд ли установит по черному влажному носу и выражению вибрисс. Тут память услужливо подбросила несколько кадров из старого фильма с Жаком-Ивом Кусто. Там тюлени самцы набрасывались на натуралистов-операторов. Тут капитан Кусто и догадайся - человек, идущий к тюленю вертикально, воспринимается им как другой тюлень - посягающий на гарем. Ну а кто отдаст гарем без боя? Зато по делам, в отличие от драки, тюлени ходят ползком. Капитан показал операторам пример - подполз к самому крупному самцу, полежал рядом. Никакой агрессии! Так надо и тут, только наоборот. Одно дело - набегающая росомаха. И совсем другое - комично ковыляющая к тебе на задних лапах. Остается только надеяться, что девочка не читала «Мировой» Киплинга. Иначе может выйти еще хуже: росомахи очень похожи на маленьких медведей... Он - пожалуй, будем называть его просто Росомах - неловко топтался под деревом, совершенно не представляя, что делать дальше. Вот, пожалуйста - человек. Девочка - точно определить возраст взгромоздившейся чуть не на самую верхушку знакомого зверю, но не человеку дереву особы Росомах не мог, зато мог оценить грузоподьемность ветвей. Раз еще не подломились, в новой знакомой сорока килограммов точно не наберется. Зато, судя по одежде и алюминиевому столику - из двадцатого или двадцать первого века. Своя! Для нее разумный росомах не тотем, не божество, не демон и не невозможное, а просто совершенно невероятная штука! Как хорошо! Как удачно! Позиция для контакта хорошая: она чувствует себя в безопасности. Значит, о росомахах ничего толком не знает. Росомахи лазают по деревьям куда лучше кошек и рысей... Вот и хорошо, будем плюшевыми. Хорошо котам, у них когти убираются, а тут весь арсенал наружу. Итак, с чего начать? Для начала обнюхать горшочек с супом, не есть. Может, девочка поймет, что зверь сыт, и еще успокоится? Кстати, насчет есть - та еще задачка, горшочек узковат, морда не пролезет. Впрочем, нужно показать разум, а не звериную сметку. Значит... значит, нужно себя вести, как представителю иного разумного вида, выходящему на контакт. Допустим, инопланетянину, у которого разбилась в хлам летающая тарелка. Или, скорее, которого высадили за плохое поведение на первой попавшейся планете. Без всего. Росомах вздохнул. Как ни крути, а свой мир он просрал. Не один - но в том числе. На душе стало муторно. Пришлось помотать головой и приступить к установлению коммуникации. Первой мыслью был классический ряд простых чисел. Один, два, три, пять, семь... Вот только предположить, что молоденькая девчушка вспомнит такие математические сложности, когда под деревом ходит мохнатое и когтистое, надежды никакой. И никакой - что она вообще доучилась до этой последовательности. Так. Что еще? Геометрия! Лапа провела по земле, оставляя красновато-жёлтую полосу рыхлого грунта. Еще. И еще. Этот рисунок должен узнать всякий, кто хоть немного ходил в школу. Или просто слышал расхожее: «Пифагоровы штаны во все стороны равны». Вот: прямоугольный треугольник, на его сторонах построены квадраты. Рядом и формула. a^2=b^2+c^2. Эта, наверху, кажется, поняла. Достала из рюкзака книгу, стала листать... уронила. Точно, учебник геометрии. Старющий! Неужели все-таки вокруг двадцатый век? Ветер пошевелил страницы книги, и Росомах чуть не зарычал. На себя. Придурок! Хорош! Забыл, что в его распоряжении есть буквы. Конечно, скорее всего понадобится латиница, но почему не попробовать для начала русский? Лапа снова гребет по земле, оставляя неуклюжие письмена: «Я добрый. Я хочу дружить. Ты понимаешь?» Смотрит. Глазищи - ух, совиные! Или это снизу так кажется и меньшему по размеру существу? И, кажется, понимает! Добавить: «Говори. Я понимаю. Ответ - напишу...» И девочка начинает говорить. Вопросом, на который сам Росомах не против узнать ответ. Она спрашивает: - Ты кто? Разговор - дело увлекательное, особенно когда двое говорят одновременно. Точнее, когда одна говорит, а другой пишет. Странно, но непрерывно и довольно быстро. Потом девочка решила, что зверик голодный и его нужно покормить... все попытки Росомаха объяснить, что у него полное брюхо, завершились тем, что он получил в передние лапы горшочек, и принялся отхлебывать из него суп, словно чай. Вот тогда он и заметил подходящего человека... не зрением, слухом. Потом горшок - уронил, а сам метнулся к дереву. За которое и спрятался. Потом выглянул. Да, человек. С пистолетом. И что прикажете делать? Спрятаться за дерево - реакция дикой росомахи. Но ведь рано или поздно подставишься под выстрел... Надо было поднять оброненный свежеобретенной подругой платочек... Или, скорее, косынку. Как раз белая! Помахать. Наверняка бы мужик офигел, а пока очухивался бы - можно было бы попробовать полаять ему морзянкой. Но - увы. Теперь остается надеяться, что он просто заберет ребенка и даст зверю уйти... или, решив поохотиться, подойдет слишком близко. Тогда - прыжок. Хорошо бы на руку - но проснувшийся вдруг навык рапириста нацеливает на голову и грудь, зверь хочет к горлу. Нельзя! Нельзя начинать знакомство с убийства. Хотя бы потому, что знакомиться будет не с кем. А девочка - косички вбоки - машет на себя ладошкой, словно приманивает. И протягивает поднятый горшочек... что там осталось, немного гущи? Ладно, раз она считает, что прямой опасности нет, то не будем принимать поспешных решений, тем более, что стоит она, перекрывая мужику с пистолетом весь сектор обстрела. Зато пусть все видят - росомах хороший, росомах ест с рук... Тем более, берег всё меньше походит на необитаемый, сразу с двух сторон к месту прикормки зверей приближаются ещё два, нет, даже три персонажа, один из который поднимает шерсть дыбом. Собака! Огромная! Для росомахи то же, что слон для человека, слон с зубами и когтями... Пришлось, отринув гордость, черкнуть на земле: «Боюсь» и снова метнуться к дереву. И на этот раз - залезть повыше... Точно туда, где сидела девочка с косичками. Иринка, как она сама себя назвала. Что ж, именно от нее теперь зависело, что выйдет из Росомаха: еще один попаданец из странной компании, лесной разумный зверь, или воротник...
полная версия страницы